«ТРИДЦАТИЛИСТНИК» НЕНАВИСТИ
Чудесные истории от матушки Олеси Николаевой
- Я избрана Господом!
- Избрана, избрана… Нужна ты Ему очень!
(Из разговора двух старушек)
Была в Библио-Глобусе в день распродажи (-25%), и бросилась в глаза книга Олеси Николаевой «Чудесные истории», которая лежала с книгой архимандрита Тихона (Шевкунова) и другими соответствующими на отдельном столике. И вспомнила я, что давно хотела сказать пару слов об этой удивительной писательнице.
Первое, что всплывает в памяти, это её воспоминания о Литературном институте, о поэтическом семинаре Евгения Винокурова. (У нас был гениальный семинар. Вопросы литературы 1999 № 1 – http://magazines.russ.ru/voplit/1999/1/nik.html)
Забавные анекдоты на тему о том, что Винокуров любил поесть («как всем известно»), его «гастрономических» метафорах, что о нём говорили в писательской среде и прочее в том же роде. С особым удовольствием мемуаристка рассказывает, как с её помощью некий детский писатель «исключительно от безделья и желания выпить» разыграл «наивного и доверчивого» Евгения Михайловича, запугав его каким-то вещим сном и пообещав вылечить секретными тибетскими средствами. Она и привела Винокурова к любителю выпить на дармовщинку, так как жила в одном с ним писательском доме, вот и угощал он их до позднего вечера, ещё какие-то люди принимали участие в веселье, а предприимчивый детский писатель лечил Евгения Михайловича «старым шаманским способом».
«Он был такой наивный и забавный Винни-пух. Винни-пух, как известно, пел свои песенки – бухтелки. Вот и Евгения Михайловича мы называли меж собой попросту Бухтелка».
Семинаристы, да, иногда подсмеивались над Винокуровым, ведь настоящий поэт всегда уязвим, он где-то остаётся ребёнком, даже когда мнительный и больной. Но никогда я не слышала от них этого панибратского прозвища, а я общалась со многими из семинара. Думаю, так называть его могли в тех кругах, где, как бы сейчас сказали, тусовались Олеся
Николаева и её муж, Владимир Вигилянский – оба писательские дети.
Ни слова о том, что Евгений Винокуров был большим поэтом. Скажу так, что и многие из его семинара, при всём уважительном к нему отношении, этого не понимали. Он говорил с ними о Мандельштаме, которым восхищался, о Бродском, Ходасевиче… И не все давали себе труд не только вчитаться, но просто прочитать стихи учителя. А потом искренне удивлялись и несколько дней повторяли какое-нибудь его стихотворение.
Николаева пишет, что для кого-то он советский классик, а для неё частный человек – Бухтелка. Ну, думаю, все помнят известную французскую пословицу на этот счёт.
Чему же научилась наша героиня у Винокурова? «… именно эту драгоценную, неповторимую шероховатость дивных вещиц, эту единственную неотчуждаемую и узнаваемую на ощупь подробность жизни, кропотливую ее выделку, прихотливую ее повадку, баснословно интонированную ее речь, чуткую и выразительную ее мимику научил меня любить Винокуров».
Вот эту кропотливую выделку подробностей жизни мы и увидим, вернувшись к самому началу воспоминаний.
«У нас учился безумно талантливый Андрей Василевский, который в конце концов стал главным редактором “Нового мира”.
У нас учился безумно талантливый Сергей Морев, который в конце концов стал бомжом.
У нас была Таня Митрофанова из города Минска. Она была безумно талантлива, но вышла замуж за драматурга Бурыличева, который жил на улице Горького и носил носки цвета морской волны, и канула в никуда.
У нас была Ольга Герасимова, которая была безумно талантлива, но закосила по психушке, чтобы спасти сына от армии, и канула в никуда».
«Еще у нас была гениальная Галя Принь. Ей сделали штук пять операций на мозг, сопряженных с трепанацией черепа. Каждый раз после операции она говорила: “Да как я живу, Лесенька, – прекрасно!”»
«У нас был Петя Кошель. Он был особенно безумно талантлив и писал пронзительные, по-лимоновски косноязычные и поломанные стихи, пока его не заметил Вадим Кожинов, который сделался ему “заместо Музы” и диктовал по телефону, как, чем и на какую тему ему следует вдохновляться. В конце концов Петя стал председателем общества инвалидов и канул в никуда».
«Еще у нас была гениальная Оксана Букатова. Она куда-то пропала – не исключено, что она ушла в монастырь».
Как прекрасно и легко выражена шероховатость злобы, прихотливая повадка зависти, баснословно интонированная её речь. С каким сладострастным удовольствием Олеся Николаева повторяет о своих товарищах – и канул в никуда! и канула в никуда! (Наверное, для этого приёма есть какое-нибудь специальное название). Те, кто работает на каких-то должностях, тоже сметены в это «никуда». «Были ещё какие-то люди, не менее талантливые и гениальные, но я их просто не помню». Ну, кто не канул, не вписываются в концепцию Николаевой, а поэтому не упоминаются. Главное место занимают попавшие в бомжи, психушку, в председатели общества инвалидов, главные редакторы (приравниваются к инвалидам), в монастырь.
Не знаю, с каким чувством читала мужественная Галя Принь это небрежное упоминание о себе преуспевшей в карьере поэтессы.
Прекрасный поэт Ольга Герасимова не «закосила по психушке», а была очень больна, и в это время просто голодала. А потом умерла от тяжёлой болезни.
Эти сюжеты Николаева использовала лет 10 спустя уже в «Тридцатилистнике» (http://magazines.russ.ru/arion/2007/3/ni1.html), усилив как следует.
Удивляет ли эта злоба по отношению к своим товарищам, с которыми читали стихи до рассвета, выпивали, жили в одном времени и (духовном) пространстве? Честно говоря, не очень. Ведь Олеся Николаева выросла в писательской среде, где это очень и очень бывает.
А главная причина в том, что большая часть семинара была талантливее, глубже, самобытнее её. Поэтому их надо втоптать, забить «по самую шляпку», а то додумается кто-нибудь почитать этих «канувших» и вдруг найдёт там тот самый акцентный стих, которым так прославилась поэтесса среди критиков, и чуть ли не школу основала. Я нашла.
Удивляет другое. Внимание! К этому времени Олеся Николаева уже признана лучшим православным поэтом. Нет, не так. Лучшим Православным Поэтом. Вы ничего странного не замечаете? По-моему, такое злорадство неприятно в любом человеке, но в человеке не просто православном, а постоянно и публично позиционирующем себя именно как православного писателя – это когнитивный диссонанс. Не говоря о том, что она жена священника – «матушка Олеся». Можно, конечно, сказать, что это просто мемуары, такой жанр – но прочитайте очень пропиаренный «Тридцатилистник», написанный уже сравнительно недавно, и увидите, как эта злоба распространяется на всё вокруг. Вот как упоённо развивает, т.е. додумывает (творчеством это не назову) Николаева мемуарные сюжеты об Ольге Герасимовой и Галине Принь.
А Надя все хлопотала о том, чтобы сына
освободить от армии,
даже несколько раз ложилась в психушку,
изображая шизофрению,
чтобы представить справку в военкомате,
что он у больной матери –
единственный опекун и кормилец.
А в психушке ее кололи лекарствами,
от которых она делалась вялой, сонной.
И как-то раз, закурив на диване лежа,
она задремала.
Пепел упал, огонь охватил подушку,
и Надя сгорела. А сына
застрелили прямо на улице –
он был инкассатором и перевозил деньги.
А у Риты нашли опухоль мозга
и сделали ей трепанацию черепа,
и ее лицо немного перекосило.
С тех пор прошло уже двадцать лет,
а Рита все повторяет:
– У меня все прекрасно,
просто великолепно!
Я крепка как лось, гибка как серна,
что еще человеку нужно?
Только зимой, если чуть-чуть пройтись,
даю небольшой крен, начинаю слегка заваливаться набок,
оседаю на землю.
Да и то – только с октября по апрель,
совсем недолго,
зато в остальное время
я могу и пойти куда-нибудь, и даже поехать.
Все у меня прекрасно! Великолепно!
Это не самое мерзкое, просто тут легче проследить, в каком направлении развивается творческий поиск Николаевой. Да, да, я в курсе, что она одинаково жалеет и удачников, и неудачников, что она человекознатец, умудрённый духовным разумением, а её сюжеты и образы – это притчи. Запасы пудры и лапши в некоторых кругах просто неистощимы.
Из тридцатого стиха:
За всеми за вами смотрят, записывают вашу повесть,
и при этом – таким тончайшим перышком, с завитками,
со сквозною рифмой, изящным слогом
Кстати, о слоге. Возьмём одну тему – сын должен идти в армию. Когда сын Ольги Герасимовой должен был идти в армию, это было страшное для матерей время, когда восемнадцатилетний мальчик рисковал жизнью не только в горячих точках, но и среди своих, дедовщина была частым явлением. Каждый поймёт мать, которая не хочет такой доли для своего сына. Не хочет её для своего сына и матушка Олеся. Но для Ольги у неё один слог («закосила по психушке», «изображая шизофрению», она даже придумывает страшный конец для обоих), для себя, любимой, слог совсем другой. Вот как описывается аналогичная ситуация с сыном матушки Олеси («Корфу» – http://magazines.russ.ru/znamia/2008/6/ni4.html).
«Мой сын Ника собирался рукополагаться в диаконы и собирал для этого необходимые справки… Все эти справки он собирал почти полгода – еще и из-за того, что он потерял военный билет и должен был мучительным и опасным образом его восстанавливать, — военком, у которого был недобор призывников, так и норовил тут же схватить моего сыночка, обрить его – уже вполне диаконскую – шевелюру и отправить куда-нибудь подальше с песнями маршировать на плацу». Но сын всё преодолел «и от военкома ушел с победой…» Но тут несчастье, восстановленный военный билет украден в такси вместе с остальными документами. «Ника в растерянности… Да этот военком волчком завертится – несколько дней назад только новый военный билет ему выдал, а он опять его потерял. Нет, больше этой птичке из клетки не вырваться, рыбке не избегнуть сетей, не упустит ее военком…»
Ничего не скажешь, написано изящным слогом, с завитками. В общем, понятно, кто тут избранный, а кто должен кануть в никуда. Естественно, для птички и рыбки всё закончилось благополучно.
Цитировать больше не буду, уж очень противно. Весь «Тридцатилистник» – это, по сути, молитва фарисея. В нём нет даже простого человеческого сочувствия к людям. Определённые читатели и критики находят здесь и высокий смысл, и катарсис. Ну, может быть, у того, кто из-под купола цирка выливает вниз ведро помоев, тоже катарсис – он весь такой чистый и белый!
Надо было бы и о себе что-нибудь такое дивное и неповторимо шероховатое сочинить.
Например:
А ещё у нас была писательская дочка, Олеся Николаева,
которая писала посредственные стихи,
и её не принимали в Союз писателей,
хоть она и была писательской дочкой.
А когда начались перемены,
она, наконец, стала членом Союза.
А ещё она стала попадьёй, и стала зваться матушка Олеся -
это псевдоним такой.
И жила она по принципу – ты только живи, матушка,
и до всего доживёшь.
А когда все канули в никуда, ушли в монастырь,
стали начальниками и разъехались по Парижам,
стала наша матушка Олеся «лучшей православной писательницей».
Только эти три слова надо обязательно вместе произносить,
потому что по отдельности они не имеют к ней никакого отношения.
P.S.
А теперь в качестве бонуса прочитайте это, написанное около восьмидесяти лет назад.
«Однажды Орлов объелся толчёным горохом и умер. А Крылов, узнав об этом, тоже умер. А Спиридонов умер сам собой. А жена Спиридонова упала с буфета и тоже умерла. А дети Спиридонова утонули в пруду. А бабушка Спиридонова спилась и пошла по дорогам. А Михайлов перестал причёсываться и заболел паршой. А Круглов нарисовал даму с кнутом и сошёл с ума. А Перехрёстов получил телеграфом четыреста рублей и так заважничал, что его вытолкали со службы.
Хорошие люди и не умеют поставить себя на твёрдую ногу».
А то – средневековый стих, каноны… Банионис, Банионис…
Ольга ТРЕТЬЯКОВА